Несколько лет назад доктор Фрике задал мне и Ллойду вопрос, на который
теперь я попытаюсь ответить. Погладив с мечтательной улыбкой
ублаготворенного ученого соединяющую нас толстую хрящевую связку, --
omphalopagus diaphragmo- xiphodidymus, как выразился в схожем случае
Панкоуст, -- он осведомился, можем ли мы припомнить самый первый случай,
когда один из нас или мы оба осознали необычайность наших обстоятельств и
нашей судьбы. Все, что вспомнилось Ллойду, -- это как наш дедушка Ибрахим
(или Аким, или Ахем -- неприятная груда мертвых звуков на наш нынешний
слух!), бывало, гладил то, что погладил доктор, и говорил -- "золотой мост".
Я промолчал.
Наше детство прошло в доме дедушки невдалеке от Караца, на вершине
тучного холма, над Черным морем. Младшую из его дочерей, розу Востока,
жемчужину седого Ахема (коли так, старый прохвост мог бы приглядывать за нею
получше), обесчестил в придорожном саду наш безымянный родитель, и едва
породив нас, она умерла -- полагаю, единственно от ужаса и печали. Одна
серия сплетен указывала на венгерского коробейника, другая отдавала
предпочтение немецкому коллекционеру птиц либо кому-то из членов его
экспедиции -- скорее всего, таксидермисту. Сумрачные тетки в тяжелых
ожерельях, в балахонистых платьях, пропахших бараниной и розовым маслом, с
отвратительным рвением ухаживали за нами в пору нашего чудовищного
младенчества.
В окрестных деревнях скоро прознали о поразительной новости и принялись
засылать к нам на двор разного рода любознательных чужаков. В праздничные
дни мы видели, как они карабкаются по склонам нашего холма, будто пилигримы
на цветной картинке. Среди них был пастух в семь футов ростом и лысый
человечек в очках, и солдаты, и растущие тени кипарисов. Приходили и дети --
во всякое время, -- и наши ревнивые няньки пинками гнали их прочь; но почти
ежедневно какой-нибудь черноглазый, коротко остриженный отрок в выцветших до
голубизны штанах с темными заплатами исхитрялся пролезть сквозь кизил,
жимолость и сплетенные стволы иудиных дерев в мощеный дворик со стареньким
студеным фонтаном, где под выбеленной стеной тихо сидели, посасывая урюк,
малютки Ллойд и Флойд (в то время мы носили иные имена, полные вороньих
придыханий, -- ну да не важно). Тогда, внезапно, "Ж" сталкивалась с "К",
римская двойка с единицей, ножницам являлся нож.
Нельзя, конечно, и сравнивать этот познавательный толчок, каким бы ни
был он будоражащим, с эмоциональным ударом, постигшим мою мать (и кстати,
сколько чистого блаженства в таком намеренном применении притяжательного в
единственном числе!). Мама должна была сознавать, что рожает двойню, но
узнав, как она несомненно узнала, что двойня оказалась спряженной, -- что
испытала она тогда? При той несдержанной, невежественной, неистово
говорливой родне, что нас окружа... |
News
