|
|
|
Ариэль
|
Писатель снял дачу. Занял четвертое бангало в южном ряду. Будучи
человеком необщительным, разместился между двумя еврейскими семьями.
Нуждаясь в тишине, снял дом около железнодорожного разъезда. Звали его
Григорий Борисович Кошиц.
Шло лето. Русская колония вела привычный образ жизни. Мужья приезжали
на выходные. Сразу же надевали тренировочные костюмы и бейсбольные шапочки.
Жены целую неделю разгуливали в купальниках и открытых платьях. Голые дети
играли на песке у воды.
Мужчины купались, загорали, ловили рыбу. Женщины ездили в машинах за
покупками. Они присматривали за маленькими и готовили еду. По вечерам они
говорили:
- Чего-то хочется. Сама не знаю чего...
Григорий Борисович держался замкнуто. Загорать и купаться он не любил.
Когда его приглашали ловить рыбу, отказывался:
- Увы, я не Хемингуэй. И даже не Аксаков...
- Ну и тип, - говорили соседи.
- Слов много знает...
Целыми днями писатель работал. Из его распахнутого окна доносился стук
пишущей машинки.
Повторяю, был он человеком неразговорчивым и замкнутым. Между тем
справа от него жили Касперовичи. Слева - Мишкевицеры. В обеих семьях
подрастали дети. У Касперовичей их было четверо. У Мишкевицеров - трое, да
еще восьмилетний племянник Ариэль.
В колонии было шумно. Дети бегали, кричали, стреляли из водяных
пистолетов. Кто-то из них вечно плакал.
Если дети не ладили между собой, за них вступались родители. Ругаясь,
они переходили на английский:
- Факал я тебя, Марат!
- А я, Владлен - тебя, о кей?!.
По вечерам чуть ли не у каждого бангало дымились жаровни. На полную
мощность были включены транзисторы. Дачники ходили по территории с бутылками
в руках. В траве белели пластиковые стаканы.
Если шум становился невыносимым, писатель кричал из окна:
- Тише! Тише! Вы разбудите комаров!..
Как-то раз Григорий Борисович отправился за покупками. Лавка находилась
в пяти минутах от колонии. Так что не было его около получаса.
За это время случилось вот что. Дети, играя, забежали в четвертое
бангало. Сорвали занавеску. Опрокинули банку с настурциями. Разбросали
бумаги.
Писатель вернулся. Через минуту выскочил из дома разъяренный. Он кричал
соседям:
- Я буду жаловаться!.. Мои бумаги!.. Есть закон о неприкосновенности
жилища!
И после этого:
- Как я завидую Генри Торо!..
- Типичный крейзи, - говорили соседи.
- У него, видите ли, ценные бумаги!
- Ценные бумаги! Я вас умоляю, Роза, не смешите меня!
- А главное - Торой укоряет. Мол, не по-божески живете...
Писатель стал еще более хмурым и неразговорчивым. Уходя, вешал на дверь
замок. Новые шторы в комнате были опущены до самого подоконника.
По выходным дням колония становилась многолюдной. Приезжали отцы
семейств, знакомые, родственники. У писателя, видимо, родственников не было,
да и знак... |
| | Назад к списку
|
| Если вы считаете, что информация устарела или неактуальна сообщите нам. |
|
|
News
